Мы с Ерболатом ровесники. Почему-то нас, родившихся в 50-е годы прошлого века, очень мало. Во всяком случае, в казахстанских художественных кругах все или старше на10 лет, или младше. В 1980 году нам было по 25, а время было скучное-прескучное: партийные съезды, бараний тощак и дикое желание «достать» джинсы.

Но выставки открывали довольно часто: музейщики ходили на вернисажи в Союз художников, а художники – в музей.

В перерывах встречались в мастерских. У Ерболата была шикарная, с самолично построенным «уголком отдыха» и, как он шутил, местом для установки фонтана.
Тогда это было и вправду шуткой.
Он уже был знаменитым в узких кругах, выставив на «молодежке» свои «Проводы турксибовцев» (1982) . Работа потрясла буквально всех, даже самых маститых. Во первых, поражала монохромность – считалось, что живописец должен демонстрировать мастерство в передаче бликов и рефлексов, в крайнем случае – писать открытым цветом, как шестидесятники. У Ерболата были лишь переливы охры в серое и обратно и легкая дымка белого в облачке. Во вторых – и в главных – ощущение безнадеги, потерянности и не совсем понятной печали. В конце концов, не на войну же происходят «проводы», а на всесоюзную стройку, что было принято изображать как торжественный праздник, с цветами и духовым оркестром.

Мы знали, конечно, разноцветную картину «Турксиб» А. Кастеева 1966 года, где конные чабаны дивятся «стальной лошадке», конечно, вспоминали Ильфа и Петрова, в зачитанном «Золотом теленке», сравнивающих одинаково выглядящих казаха-степняка и японца-корреспондента, закончившего Токийский университет и Оксфорд.

Это уже сейчас, в 2016 году, мы увидели забытый документальный фильм «Турсиб» В. Турина, созданный в 1929 году. Он был полузапрещен, и теперь понятно почему – его проблема была не в борьбе людей со стихиями, как писала официальная кинокритика, а в жестоком наступлении железа на степной простор, в использовании рабского ручного труда местного населения, что позже сформирует классическую схему «стройки коммунизма» – Волго-Дон, Магадан, Норильск, ну и бесполезный брежневский БАМ.

Собственно, отец и мать у Тулепбая, проводившие сына, остаются наедине с юртой, домбровой мелодией, мавзолеем, зная, что он уже не вернется – по разным причинам.

Опустошенность, переданная сутулой фигурой отца, отчаяние – спиной матери, отнюдь не выражают уверенности, в том, что сыновья стезя – это ксфорд.
Впрочем, сам Ерболат, будучи «Новым ребенком в городе» (1981), если не Оксфорд, то Париж, Стамбул, Барселону посетил еще в советское время. Став лауреатом комсомольской премии, он много времени сил отдал молодежному объединению Союза художников Казахстана. Организовывал молодежные выставки, впервые в то время применяя рекламно-дизайнерские ходы – помню, как меня поразило огромное яблоко из папье-маше, висевшее перед входом в выставочный зал. Опять же впервые организовал пленер в Тау Тургене, где многими художниками были созданы работы, ставшие классикой казахстанского искусства – «Четыре пророка» Б. Бапишева, «Золотой сон Аси» Е. Рудоплавовой. При его поддержке впервые получили возможность выставиться тогда еще совсем молодые Э. Казарян, Е. Воробьева, А. Есдаулетов, А. Нода.

В 1987 он написал «Шелковый путь», своей композиционной схемой и цветом похожий на каноническое «Сошествие во ад», и «Кокпар», который Б. Барманкулова в статье «Архетипы в искусстве Казахстана» связывает с восстанием молодежи на Новой площади Алматы. Потом Ерболат долго принимал меня в члены молодежного объединения СХ, пока, наконец, ровно в 1990 я не сообщила, что мы уже вышли из возраста.

А уже в следующем году развалился Советский Союз.

Валерия ИБРАЕВА